Переступив
через низкий заборчик, установленный
поверх порога – он удерживал внутри
дома суперактивную двухлетнюю дочь курандеро,
я зашла в дом Вилсона Баскеса. Малышка
в этот момент как раз очень удачно,
прямо как канцелярская скрепка,
вертикально зацепилась за гамак локтями
и, аккуратно поджав ноги, ритмично
раскачивалась на нем в режиме заведенной
механической игрушки. Очевидно, этот
живой маятник был такой неотъемлемой
частью окружающей его обстановки, что
никак не отвлекал Вилсона от процесса
лечения растянувшейся в кресле пациентки.
Я
представилась, объяснила цель своего
визита. Мы немного с ним поговорили, а
потом Вилсон попросил подождать и
вернулся к процессу целительства.
Курандеро был крепкого телосложения и
невысокого роста, даже немного ниже
меня, хотя и я высоким ростом в родной
стране никогда не отличалась. Его
темно-коричневая кожа указывала как на
яркое тропическое солнце, так и на
генетическую близость к индейцам
бассейна Амазонки. Несмотря на властные
ноздри и резко очерченный подбородок,
весь его вид вызывал какое-то подспудное
ощущение, что он находился в каком-то
отдалении от окружающего его мира, и
лишь иногда приближался к нам, балансируя
на грани двух миров.
Посреди
комнаты неприкаянно стоял одинокий
деревянный стул – его и предложили
моему вниманию. Спинка у него была
высокая и прямая, поэтому я чопорно
угнездилась в него с чувством английской
дамы, прибывшей на дружеский 5 o´clock
tea, но готовой и подождать
запаздывающий чай.
В это
время к нему в дом заглянуло еще пару
пациентов – все они были местные. В этом
я лично для себя углядела несомненно
положительный знак. Раз местные люди к
нему тянутся – значит, доверяют.
Он вернулся
к пациентке и лечение продолжилось.
Затянувшись мапачо, он выдохнул дым
сигареты ей в центр головы, туда, где
находится чакра сахасрара, а потом запел
икарос – песню, которой его научила
аяуаска и без которой лечение (как
говорят знающие люди, приобщенные к
традиции) – не может быть эффективным.
Под ритмичную песню он принялся методично
постукивать ее по макушке веером. Веер
был занятный. Почти круглый, из сухих
листьев фисташкового цвета, с недлинной
ручкой, как раз достаточной по длине,
чтобы ее крепко обхватила небольшая
рука Вилсона. Необычным веер казался
из-за того, что был объемным. На нем были
такие большие букли из сплетенных
листьев, и все вместе это походило на
симметрично приплюснутый шар. Позже
оказалось, что не зря он с первой же
минуты привлек к себе внимание: с ним
мне довелось потом познакомиться - очень
близко и в драматических обстоятельствах.
Церемония
лечения женщины продолжалась долго, за
дверями сгущались сумерки, а я сидела
и ждала, когда он освободится. Временами
казалось, что он так увлекся целительством
и настолько глубоко погрузился в свое
личное пространство, что напрочь забыл
о моем присутствии. Даже когда он отходил
от женщины и садился передохнуть на
низкий табурет неподалеку, он по-прежнему
молчал. Молчание у него получалось
какое-то сосредоточенное и, я бы даже
сказала, осмысленное. Может быть, это
такой местный обычай, - думала я, - когда
гость и хозяин просто сидят вместе и
молчат? Я где-то про такое читала. Я
попыталась вспомнить, где именно, но
был уже конец долгого дня, и ничего не
получилось. Но это было неважно. Важно
было то, что комаров было немного, и что
кусались они несильно; но главное же
успокоение приносила мысль, что временно
никуда не надо было идти, плыть или
лететь, а вместо этого, прибившись к
тихому берегу, можно было сидеть и
слушать песни-икарос и просто умиротворенно
молчать. Как это было замечательно!
Поэтому я тоже, под стать ему, сидела и
хранила задумчивое молчание. И наблюдала
за ним.
А сеанс
лечения между тем продолжался. Вилсон
периодически вдумчиво курил сигареты-мапачо,
а однажды даже две мапачо одновременно.
Постепенно я стала обращать внимание
на некую странность происходящего. Я
смотрела на него, не отрываясь, не
пропуская ни одно из его движений, а он
все затягивался и затягивался сигаретой,
раз за разом, но дым при этом почему-то
не выпускал, поэтому было непонятно,
куда этот дым девался. Но потом он, видно,
достиг все-таки некоего внутреннего
предела, когда дальше вбирать в себя
дым уже не представлялось возможным, и
ему пришлось резко выдохнуть. Перед ним
появилось небольшое белое облачко –
оно было негустым, в нем виднелись
прорехи утончившегося дыма, словно в
коме ваты, который попал в руки к
прядильщице, и она стала раздергивать
его по сторонам. Но опять-таки, что
интересно: выдохнуть-то он выдохнул, но
только гораздо меньше, чем, по моим
наблюдениям, в себя закачал. Все это
как-то странно... я продолжала наблюдать
дальше: появившимся дымом он принялся
обмахивать себя: голову, грудь, плечи.
Даже до спины дотянулся - помахал руками
сзади, разгоняя в стороны этот странный
беловатый дым.
Закончив
свои манипуляции, он, наконец, нарушил
молчание и обратился ко мне — и сразу
с пояснением происходящего:
- Вот
здесь, – он показал на пространство
между горлом и сердцем – здесь у курандеро
собирается белая жидкость. Именно с ее
помощью он лечит своих пациентов.
С этими
словами он подошел сзади к своей пациентке
- в расслабленной полудреме она полулежала
в кресле – и, словно для того, чтобы
продемонстрировать сказанное, запрокинул
голову вверх и издал звук, напоминающий
полоскание горла. Похоже, в это время в
горло как раз и поднялась белая жидкость,
про которую он говорил. Только вот что
непонятно: подняться-то она поднялась,
но вот когда он опустил голову, жидкость
куда-то исчезла, хотя он ее, вроде бы, и
не глотал. А дальше случилось и вовсе
непонятное: выдохнул он ей в макушку
один воздух. Не поверила бы никому, что
такое возможно. Но кому же и верить, как
не непосредственному очевидцу событий
— особенно если именно им и являешься?