Я и сейчас
вижу, как мы с Вилсоном вдвоем бредем
по пыльной дороге. Как только завидим
кусочек тени, падающей от дерева, пусть
даже на противоположной стороне дороги,
сразу туда переходим: пусть хоть на
несколько секунд, но она нас защитит от
палящего солнца. Я смотрю на него. Мне-то
хорошо, у меня-то рюкзак нетяжелый, а
вот он закинул себе за спину мешок
объемный и тяжеленный– туда он упаковал
всякие предметы вчерашнего мероприятия.
Они включали, но не ограничивались
москитной сеткой, голубым одеялом, agua
de florecimento, бутылкой с аяуаской, трехлитровой
бутылкой с питьевой водой. Несколько
неожиданным предметом, каким-то образом
затесавшимся в мешок, была бутылочка с
одеколоном «Boss» – он им себя обильно
полил перед началом церемонии. Ну и
много еще чего-то другого.
Я вспомнила
его дом в Тамишьяку. Дом у него большой;
из всего дома я видела, правда, только
одну гостиную, но думаю, что общая
стилистическая направленность дизайна
выдерживалась и в остальных частях
тоже. Меблирована гостиная была гамаком
неопределенного от времени и от
многочисленных стирок цвета; стоявшей
вдоль стены длинной лавкой в крапинку
- крапинки получились, когда краска
местами облупилась – и раскладным
креслом для пациентов, тоже, как и лавка,
деревянным. В центре комнаты стоял один
стул и табурет. Тоже один. Под ногами -
годами утоптанный земляной пол, над
головой - голая лампочка под наклонной
пальмовой крышей. Из предметов роскоши
– телевизор, он транслировал передачи
всего в трех цветах, но зато таких же
интенсивных, как у анилиновых красителей.
А еще там был гудящий, как небольшое
скопление шмелей, холодильник.
Я вспоминаю
его жену, которая вполне могла бы сойти
за фотомодель, живи она другой жизнью
и в другом мире, не будь так затерта до
дыр бесконечной работой. Она и дом
убирает, и еду готовит - на дровах, и
белье стирает - а воду еще надо принести
с реки, и годовалый ребенок не слезает
с рук, и двухгодовалая заводная
дочка-кнопка требует неотступного
внимания. Не говоря уже про Вилсона,
который и сам похож на большого ребенка.
А когда все постирано, приготовлено,
убрано – это при тропической-то жаре!
– она приступает к изготовления
прохладительных напитков и уходит в
центр городка продавать их, чтобы
заработать несколько монет-солей для
семьи.
Я еще
вспомнила, как, вчера, не подумав,
попросила у него дома воды напиться.
Вилсон принес мне стакан, доверху
наполненный прозрачной водой. С опозданием
я поняла, что просьба была крайне
неосмотрительная. Лучше было бы сначала
воссоздать всю технологическую цепочку.
А цепочка выстраивалась такая: водопровода
в доме нет. Воду надо откуда-то принести.
Издалека и по жаре. Прокипятить ее надо
на дровах. Дрова надо сходить куда-то
собрать... тоже далеко и тоже по жаре.
Да... стакан чистой кипяченой воды на
столе – может быть предметом роскоши
и свидетельством радушия.
Мы с
Вилсоном между тем подошли к кладбищу,
что предвещало близость к городу и к
жизни, миновали сию обитель покоя, и
вскоре вошли в город. А там уже и до
центра было недалеко. На улице, на
низеньком каменном бордюрчике, который
разделял тротуар и проезжую часть
дороги, уже сидела его жена с детьми и
продавала холодные фруктовые напитки.
Завидев Вилсона, к нему сразу метнулась,
как выстреленная из катапульты, дочка,
прилипла к его ногам – он ее обнял,
погладил по голове, но на жену даже не
глянул. Вот они, сложности подготовки
к пути банко... Несмотря на мои протесты,
Вилсон, прицепив к себе малышку-скрепку,
пошел проводить меня до гостиницы – до
нее, слава богу, было недалеко.
Потом он
ушел – впереди у него был долгий день,
заполненный ежедневными семейными
заботами. Я же вошла в свой крохотный и
жаркий номер и рухнула на постель.
